Иван Иванович Дмитриев, юноши-фавориты и однополое влечение в баснях «Два голубя» и «Два друга»

Друг Карамзина и Державина, министр юстиции и автор басен, где дружба превращается в мужскую любовь.

26.11.2025
19 мин

Иван Иванович Дмитриев запомнился как один из ключевых поэтов-сентименталистов рубежа 18–19 веков и одновременно как государственный деятель, дошедший до поста министра юстиции при Александре I. В официальной биографии он предстаёт строгим и рациональным администратором, вокруг которого, однако, постоянно оказывались молодые и одарённые юноши. Холостая жизнь, слухи об особенностях его привязанностей и отсутствие скандалов создают образ человека, чья интимная биография была тщательно скрыта, но всё же заметна в косвенных свидетельствах.

Одновременно Дмитриев — литератор и переводчик, которого читало всё его дворянское сословие. В переводах и переработках, прежде всего в 1795 году в двух баснях Лафонтена, «Два голубя» и «Два друга», он, изменяя оригинал, превратил две истории о «дружбе» в тексты с явным гомоэротическим оттенком. Полные тексты этих двух произведений находятся в конце страницы.

Биография и контекст эпохи

Иван Иванович Дмитриев происходил из старинного дворянского рода Дмитриевых, который относил своё происхождение к смоленским князьям. Его мать происходила из влиятельной и богатой семьи Бекетовых. Будущий поэт появился на свет 21 сентября 1760 года в имении отца, расположенном в селе Богородском близ Сызрани. Начальное образование Дмитриев получил дома, после чего несколько лет учился в частном пансионе в Симбирске, а затем дома его учил отец.

Больше всего ему нравилось произведение «Приключения маркиза Г.» Прево, но пятый и шестой том в переводе до Симбирска не дошли. Дмитриев стал читать их на французском, сперва со словарём, а под конец он уже сам свободно читал по-французски.

Юность будущего литератора пришлась на трудный период истории. Во время восстания Пугачёва его семья покинула имение и переехала в Москву. Нехватка денег заставила отца отправить сыновей в армию. В 1772 году Дмитриева записали рядовым в лейб-гвардии Семёновский полк. Лейб-гвардия представляла собой привилегированную часть российской армии, выполнявшую не только военные, но и придворные функции. Позже отец привёз его в Санкт-Петербург. Здесь Дмитриев окончил полковую школу и получил первые офицерские чины.

Служба в Семёновском полку сохранилась в воспоминаниях современников. Филипп Вигель оставил такую характеристику Дмитриева:

Когда при вступлении на престол Павел наследника своего [Александра] сделал шефом Семеновского полка, Иван Иванович Дмитриев был в нем капитаном. Мужественная красота его поразила юношу; остроумие его забавляло и пленяло однополчан, тогда как в то же время какая-то природная важность в присутствии его удерживала лишние порывы их весёлости: они почтительно наслаждались им.

Литературные способности Дмитриев обнаружил рано. Уже в 1777 году под влиянием журналиста и издателя Николая Новикова он начал писать стихи преимущественно сатирического характера. Позднее часть ранних опытов он уничтожил. В 1783 году состоялось его знакомство с Николаем Карамзиным, который приходился ему дальним родственником. Карамзин стал ему близким другом.

К концу 1780 годов вокруг Дмитриев вошёл в круг литераторов. В 1790 году он подружился с Гавриилом Державиным и познакомился с Денисом Фонвизиным и другими писателями. В 1791 году Карамзин опубликовал в «Московском журнале» зрелые произведения Дмитриева. Среди них была песня «Голубок» («Стонет сизый голубочек»). Она быстро стала популярной и вскоре была положена на музыку.

Дом Дмитриева служил местом встреч молодых авторов. У него гостил начинающий баснописец Иван Крылов. Дмитриев внимательно прочитал его первые произведения и решительно указал на подходящее направление, сказав, что басни и есть его подлинное призвание. После этого Крылов стал постоянно работать в этом жанре. Позднее, в 1809 году, Дмитриев встретил юного Александра Пушкина и помог ему поступить в Царскосельский лицей.

Служебная деятельность Дмитриева также развивалась успешно. По приглашению императора Александра I в 1806 году он занял должность сенатора. В 1810 году Дмитриев был назначен министром юстиции. На этой должности он стремился привести судебную систему в более упорядоченный вид, уменьшал число судебных инстанций и работал над ускорением делопроизводства. Он строго придерживался служебных правил и избегал придворных интриг, что неизбежно приводило к конфликтам с влиятельными чиновниками. В конечном итоге постоянные жалобы стали причиной его отставки, которую Александр I принял с видимым сожалением.

После ухода со службы Дмитриев поселился в Москве, рядом с Патриаршим прудом. Здесь он возглавил комиссию, занимавшуюся помощью горожанам, пострадавшим от пожара 1812 года. За эту деятельность он был удостоен чина действительного тайного советника и ордена святого Владимира I степени. После этого Дмитриев окончательно завершил свою государственную карьеру.

Современники подмечали в нём своеобразное сочетание строгости и типично барского русского характера. Тот же Вигель писал:

Как во всяком необыкновенном человеке, было в нем много противоположностей: в нем все было размеренно, чинно, опрятно, даже чопорно, как в немце; все же привычки, вкусы его были совершенно русского барина: квас, пироги, паче всего малина со сливками были его наслаждением. Любил он также и шутов, но в них посвящал обыкновенно чванных стихоплетов. Многие почитали его эгоистом потому, что он был холост и казался холоден. Любил он немногих, зато любил их горячо; прочим всегда желал он добра; чего требовать более от человеческого сердца?.

В последние годы жизни Дмитриев почти не покидал Москву. Он занимался переработкой собственных ранних произведений и работой над мемуарами под названием «Взгляд на мою жизнь». Иван Иванович Дмитриев умер в Москве 15 октября 1837 года. Похоронили его на Донском кладбище.

«Портрет И.И. Дмитриева», Дмитрий Левицкий, 1790-е годы.

Возможная гомосексуальность Дмитриева

В эпоху правления Александра I представители высшего общества относились к однополым связям с определённой скрытой терпимостью. Подобные отношения не обсуждали вслух, однако в приватных разговорах о них знали все. Современники, например, были осведомлены о гомосексуальных наклонностях ряда влиятельных сановников, среди которых называли и министра духовных дел князя Александра Голицына.

Внутри аристократии однополые отношения нередко переплетались с системой покровительства. Авторитетные вельможи продвигали своих молодых фаворитов, помогали им продвинуться по службе, а общество относилось к этому с иронией, но стремилось не допускать громких скандалов. Так делал и Дмитриев. Открытых конфликтов или официальных обвинений, связанных с его личной жизнью, действительно не зафиксировано.

Когда Дмитриев руководил Министерством юстиции, среди окружающих его людей чаще всего отмечали молодых и привлекательных помощников. Наиболее запоминающийся эпизод оставил Вигель. Он описал первые недели пребывания Дмитриева в должности министра следующими словами:

Не прошло месяца, как Дмитриев назначен министром юстиции и скоро прибыл в Петербург; и он прибыл, не один, а привел с собою немногочисленную, но избранную дружину. Его сопровождали три юноши, Милонов, Грамматик и Дашков; первые два были только что поэтами, последний тем, чем бы только захотел он быть.

Прямых свидетельств самого Дмитриева или документов, однозначно подтверждающих его гомосексуальные связи, не сохранилось. Однако многочисленные косвенные упоминания современников позволяют говорить о его гомоэротических склонностях. Также известно, что Дмитриев никогда не состоял в браке.

В другом рассказе Вигель упоминал историю, которая иллюстрировала, насколько невероятной современникам казалась мысль о любовной связи Дмитриева с женщиной:

Дмитриев был приятелем Северина и еще более жены его, гораздо умнее и просвещеннее мужа своего. Из этого заключали, что он был ее любовником, и даже приписывали ему родительские права на рожденного от нее сына, хотя она была горбата и настоящий урод. Это была сущая ложь, а не клевета: ибо Дмитриева никто не думал осуждать за такое молодечество.

Этот эпизод подчёркивал общее представление общества о Дмитриеве: слухи о его романах с мужчинами казались куда более правдоподобными, чем предположения о связях с женщинами.

Однополое влечение в поэтике Дмитриева

Основным источником косвенных сведений о возможной гомосексуальности Дмитриева остаются его собственные произведения. В большинстве стихотворений поэт придерживался внешне безупречного образа и опирался на сентименталистские литературные нормы. Его лирический герой обычно тосковал по условной даме сердца, которую традиционно называли Хлоя или Филлида. Такая манера, однако, не означает лицемерия: в начале 19 века двойная жизнь считалась вполне распространённым явлением.

В ту эпоху переводная литература нередко становилась удобным пространством для выражения подавленной гомосексуальности. Владевшие французским и немецким языками представители российской элиты получали возможность скрывать собственные идеи в тексте, который формально считался чужим. Перевод позволял передать дополнительные смыслы и эмоции, оставаясь под защитой оригинального произведения.

Профессор переводоведения Сергей Тюленев в исследовании «Перевод как контрабанда» сравнил переводы басен Дмитриева с тайным провозом запрещённого товара. Снаружи такие тексты выглядят привычно и скромно, но внутри содержат новые смысловые акценты, которых не было в иностранном оригинале. Переводчик в подобных случаях активно вмешивался в материал: перераспределял интонации, менял образы и добавлял собственное отношение к происходящему. При этом Дмитриев, по выражению исследователя, как будто оставался в тени. Его участие нигде прямо не обозначалось, однако внимательный читатель мог уловить присутствие автора в стилистике и выборе деталей. Так перевод становился оболочкой, через которую поэт обходил цензурные и социальные ограничения.

Особенность поэзии Дмитриева состоит и в том, что мир его произведений почти полностью заселён мужскими персонажами. Это особенно заметно там, где автор свободен в выборе героев. Так, в подражании «Голубок», созданном по мотивам античного поэта Анакреонта, который писал, в том числе, о любви между мужчинами, выбор источника не выглядит случайным. В этом стихотворении герой беседует с голубком, которого он называет «прекрасным» и «душистым, как роза». Птица сообщает, что богиня Венера подарила её Анакреонту за стихи, и теперь она приносит письма от поэта его любимому мальчику Батиллу. Голубь также признаётся, что не хочет принимать свободу, которую предлагает хозяин, потому что предпочитает оставаться рядом. Единственная женская фигура в тексте — это Венера, изображённая в виде абстрактного мифологического символа любви.

Другим примером считают обработку фрагмента из поэмы Макферсона «Любовь и дружество». Дмитриев описал дружбу двух юношей, которые влюблены в одну девушку. Со временем один из них просит друга убить его, объясняя, что «так жить» больше не может. В финале оба героя погибают вместе, подчёркивая, что их «дружба» важнее любви к женщине.

Наконец, несмотря на публичную приверженность гетеросексуальному образу, в творчестве Дмитриева существуют два произведения, граничащие с откровенным выражением чувств. Речь идёт о переработанных им баснях француза Лафонтена — «Два голубя» и «Два друга». У Лафонтена это истории о дружбе, однако у Дмитриева они приобретают открытый гомоэротический оттенок и превращаются в описания романтической любви между двумя мужчинами.

Басня «Два голубя» с гомоэротическим подтекстом

Басня «Два голубя» Дмитриева представляет собой перевод произведения Жана де Лафонтена «Les deux Pigeons». Для Дмитриева фигура французского баснописца, вероятно, была связана с философией вольнодумцев, которой были свойственны стремление к свободе и критика социальных условностей. Одновременно имя Лафонтена служило надёжным прикрытием, поскольку французский автор давно вошёл в круг признанной классики.

Возникает вопрос, почему Дмитриев, выбирая только отдельные произведения Лафонтена, обратился именно к этим двум басням, а не каким-то другим. Чтобы понять его интерес, полезно коротко пересказать фабулу первой басни. В центре сюжета — два голубя, давно живущие вместе и очень привязанные друг к другу. Одного из них утомляет однообразная жизнь, и он решает отправиться путешествовать. Другой умоляет его не улетать, опасается разлуки и возможных бед, но всё напрасно. Путешественник вскоре сталкивается с чередой опасностей: его застигла гроза, затем он запутался в сети, едва избежал удара сокола, повредил крыло, а после один мальчик кинул в него камень. Измученный и почти увечный, голубь в конце концов возвращается домой. Автор завершает басню моралью о том, что людям, связанных любовью, не стоит искать счастья в дальних странствиях, потому что рядом с любимым человеком каждый прожитый миг уже наполняется новым смыслом.

Перевод Дмитриева местами приближается к подражанию: он значительно расширяет сюжет, что показывает его личный интерес к истории. У Лафонтена насчитывается 83 строки, тогда как русская версия достигает 106 строк и включает множество дополняющих деталей. Примером может служить начало басни: вместо лаконичной фразы о том, что «два голубя любили друг друга нежной любовью», у Дмитриева появляется подробное описание совместной жизни: «два голубя друзьями были, издавна вместе жили; и кушали, и пили».

Переводчик также меняет тональность повествования. В оригинале навязчивый путешественник слышит укор в форме вежливого французского обращения «vous» и нейтрального слова «frère». В русском тексте появляется гораздо более личное общение на «ты» и уменьшительное «братец мой»: «О, милый братец, чем меня ты поразил! Легко ль в разлуке быть!.. Тебе легко, жестокой! Я знаю; ах! а мне… я, с горести глубокой, и дня не проживу…». Реплики становятся заметно длиннее и эмоциональнее.

Русская версия в целом эмоциональнее оригинала. Так, французское выражение imprudent voyageur, то есть «неосторожный путешественник», Дмитриев передаёт сочетанием слов «безумец» и «затейник». Даже сцена прощания имеет иной оттенок: по-французски голуби плачут и говорят друг другу adieu, то есть «прощай». В переводе они вообще ничего не произносят. Вместо формальных слов, которые плохо подходят для столь трогательной разлуки, птицы смотрят друг на друга, касаются клювами, вздыхают и расстаются.

Любопытно устроена и «женская линия» в этой, казалось бы, сугубо мужской истории. В исходной басне есть третий голубь-самец, которого путешествующий голубь встречает возле рассыпанной пшеницы. В переводе Дмитриева этот персонаж превращается в голубку. Далее, по сюжету, путник попадает в ловушку, и именно голубка в поле служит приманкой. Таким образом, в русском тексте роль приманки выполняет уже женский персонаж. Это заставляет задуматься о намерениях переводчика: стремился ли он придать эпизоду более привычный вид или же таким обходным способом выразил своё собственной отношение к женским образам.

Ещё одна женская фигура появляется в качестве возлюбленной рассказчика. Она безымянна и принадлежит к условному поэтическому типу, напоминающему Хлою, Лизу, Венеру или Фортуну из других стихотворений Дмитриева, где изображается идиллическая, хотя и довольно пресная, любовь между мужчиной и женщиной. На этом фоне заметно выделяется пара двух голубей-самцов, живущих «издавна вместе», чья история, как ни прячь её под видом басни, упрямо читается как нежный и очень человеческий роман.

Басня «Два друга»: идеализированная мужская близость

Басня «Два друга» — также перевод Лафонтена. В центре истории — двое друзей, которые дружили настолько близко, что почти не расставались и постоянно думали об одном и том же. Однажды один из них увидел во сне, что его товарищ печален. Испугавшись, он среди ночи побежал к другу, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке. Проснувшийся решил, что у его друга случилась настоящая беда, и сразу предложил любую помощь: деньги, оружие или любое действие, которое могло бы его выручить. Лишь затем первый друг признался, что никакой беды нет: ему просто приснился тревожный сон, и он так расстроился, что поспешил проверить, всё ли хорошо.

Если сравнивать русский текст и французский оригинал, становится заметно, что Дмитриев активно вмешивается в повествование: он уточняет детали и делает интонацию более эмоциональной и искренней. Благодаря этому басня приобретает черты почти лирического стихотворения.

Одним из заметных изменений становится исчезновение сказочности, присутствующей у Лафонтена. У французского автора действие происходит в стране Мономотапа — это вымышленная и экзотическая локация. В версии Дмитриева название отсутствует. Переводчик ограничивается неопределённым вступлением: «Уж давно, где — неизвестно, / Жили два друга…». Таким образом, басня перестаёт отсылать к условному далёкому миру.

Тему близости героев Дмитриев развивает шире, чем Лафонтен. Французский автор формулирует тему кратко: «Всё, что принадлежало одному, принадлежало и другому; / друзья той страны / ценятся, говорят, больше, чем в нашей». В русском тексте эта мысль превращается в развернутое описание. Дмитриев пишет о том, что друзья «одну имели мысль, одно они любили / И каждый час / Друг с друга не спускали глаз; / Всё вместе; только ночь одна их разводила; / Но нет, и в ночь душа с душою говорила». В итоге три строки Лафонтена превращаются у него в пять эмоционально насыщенных строк.

Такое расширение делает образ дружбы конкретнее и субъективнее. В версии Дмитриева взаимность выходит за рамки повседневной близости: связь между героями продолжается даже ночью, «душа с душою» говорит во сне. Кроме того, переводчик отказывается от контраста, заданного оригиналом. Лафонтен противопоставляет «ту страну» и «нашу», подчёркивая, что пример настолько тесной дружбы редко встречается у нас. Дмитриев это противопоставление опускает. Вместо вывода о невозможности подобной дружбы «в нашей стране» он предпочитает дольше описывать жизнь друзей рядом, как будто погружаясь в собственный образ идеальной мужской дружбы.

Параллельно Дмитриев убирает те подробности, которые считает ненужными, и делает сюжет более динамичным. У него исчезает вопрос Лафонтена: «Кто из них любил сильнее, как тебе кажется, читатель?». На первый план выходит взаимность чувств, а не сравнение, кто из друзей более привязан.

Сходные изменения заметны и в морали басни. У Лафонтена она окрашена в галантно-рыцарскую манеру: «Какое утешение — иметь настоящего друга; / он ищет ваши нужды в глубине вашего сердца; / он избавляет вас от стыда / открывать их ему самому; / одна мысль, пустяк, что угодно пугает его, / когда речь идет о том, кого он любит.» Дмитриев убирает эту изящность и делает вывод менее отвлечённым. Вместо общего рассуждения об «утешении» он показывает, что должен делать настоящий друг, и делает это более ярко, через конкретные черты поведения. Завершение текста («Друг в сердце, друг в уме — и он же на устах!») превращается в афоризм. Дмитриев настаивает на идее, что один друг должен быть полностью открыт и доступен другому.

Эмоциональность Дмитриева заметна и на уровне пунктуации. Там, где у Лафонтена нет ни одного восклицательного знака, в русском переводе их шесть. Во французском тексте преобладают длинные, размеренные фразы. У Дмитриева, особенно в эпизоде ночного визита, появляются короткие, почти сценические реплики. Он даже использует одно незаконченное предложение, чтобы добавить естественности речи. Также в русском тексте герои обращаются друг к другу на «ты», тогда как в оригинале они говорят на более формальное «vous».

Дмитриев меняет, казалось бы, второстепенную деталь, но этот жест существенно влияет на общий тон истории. У Лафонтена разбудивший друга герой предлагает три варианта помощи: деньги на случай проигрыша в азартной игре, свою руку с мечом, если товарища кто-то обидел, и красивую рабыню, предполагая, что друг устал от одиночества. Дмитриев сохраняет только два первых варианта и исключает третий.

Таким образом, в басне Лафонтена Дмитриев вновь незаметно — «контрабандой» — вводит в текст собственное мировосприятие. Он наполняет произведение, изначально свободное от гомосексуальных подтекстов, элементами собственной сексуальной идентичности. Эти элементы проявляются не напрямую, а через небольшие смещения, недоговорённости и усиления, которые в совокупности заметно меняют смысловую и эмоциональную структуру басни.

Заключение

Большинство исследователей ЛГБТ-истории и литературы сходятся во взгляде, что Дмитриев, вероятнее всего, был гомосексуален или бисексуален, но сам никогда не выдавал этого. С одной стороны, он занимал высокую государственную должность и пользовался уважением как литератор. С другой стороны, ему приходилось скрывать свою личную жизнь от общества, что было характерно и практически неизбежно для его времени. Дмитриев внешне следовал правилам времени, однако всё же сумел оставить потомкам своеобразное «шифрованное» признание, спрятанное в его переводных стихотворениях.

А общую оценку его литературного значения выразил Филипп Вигель:

Как стихотворец, будет всегда занимать он на русском Парнасе замечательное место. До него светские люди и женщины не читали русских стихов или, читая, не понимали их.

Два друга

Давно уже, давно два друга где-то жили,

Одну имели мысль, одно они любили

И каждый час

Друг с друга не спускали глаз;

Всё вместе; только ночь одна их разводила;

Но нет, и в ночь душа с душою говорила.

Однажды одному приснился страшный сон;

Он вмиг из дому вон,

Бежит встревоженный ко другу

И будит. Тот вскочил.

«Какую требуешь услугу? —

Смутясь, он говорил. —

Так рано никогда мой друг не пробуждался!

Что значит твой приход? Иль в карты проигрался?

Вот вся моя казна! Иль кем ты огорчен?

Вот шпага! Я бегу — умру иль ты отмщен!»

— «Нет, нет, благодарю; ни это, ни другое, —

Друг нежный отвечал, — останься ты в покое:

Проклятый сон всему виной!

Мне снилось на заре, что друг печален мой,

И я… я столько тем смутился,

Что тотчас пробудился

И прибежал к тебе, чтоб успокоить дух».

Какой бесценный дар — прямой, сердечный друг!

Он всякие к твоей услуге ищет средства:

Отгадывает грусть, предупреждает бедства;

Его безделка, сон, ничто приводит в страх,

Друг в сердце, друг в уме — и он же на устах!

<1795>

Два голубя

Два Голубя друзьями были,

Издавна вместе жили,

И кушали, и пили.

Соскучился один всё видеть то ж да то ж;

Задумал погулять и другу в том открылся.

Тому весть эта острый нож;

Он вздрогнул, прослезился

И к другу возопил:

«Помилуй, братец, чем меня ты поразил?

Легко ль в разлуке быть?.. Тебе легко, жестокой!

Я знаю; ах! а мне… я, с горести глубокой,

И дня не проживу… к тому же рассуди,

Такая ли пора, чтоб в странствие пускаться?

Хоть до зефиров ты, голубчик, погоди!

К чему спешить? Еще успеем мы расстаться!

Теперь лишь Ворон прокричал,

И без сомнения — страшуся я безмерно! —

Какой-нибудь из птиц напасть он предвещал,

А сердце в горести и пуще имоверно!

Когда расстанусь я с тобой,

То будет каждый день мне угрожать бедой:

То ястребом лихим, то лютыми стрелками,

То коршунами, то силками —

Всё злое сердце мне на память приведет.

Ахти мне! — я скажу, вздохнувши, — дождь идет!

Здоров ли-то мой друг? не терпит ли он холод?

Не чувствует ли голод?

И мало ли чего не вздумаю тогда!»

Безумцам умна речь — как в ручейке вода:

Журчит и мимо протекает,

Затейник слушает, вздыхает,

А всё-таки лететь желает.

«Нет, братец, так и быть! — сказал он. — Полечу!

Но верь, что я тебя крушить не захочу;

Не плачь; пройдет дни три, и буду я с тобою

Клевать

И ворковать

Опять под кровлею одною;

Начну рассказывать тебе по вечерам —

Ведь всё одно да то же приговорится нам, —

Что видел я, где был, где хорошо, где худо;

Скажу: я там-то был, такое видел чудо,

А там случилось то со мной,

И ты, дружочек мой,

Наслушаясь меня, так сведущ будешь к лету,

Как будто бы и сам гулял по белу свету.

Прости ж!» — При сих словах

Наместо всех увы! и ах!

Друзья взглянулись, поклевались,

Вздохнули и расстались.

Один, носок повеся, сел;

Другой вспорхнул, взвился, летит, летит стрелою.

И, верно б, сгоряча край света залетел;

Но вдруг покрылось небо мглою,

И прямо страннику в глаза

Из тучи ливный дождь, град, вихрь, сказать вам словом —

Со всею свитою, как водится, гроза!

При случае таком, опасном, хоть не новом,

Голубчик поскорей садится на сучок

И рад еще тому, что только лишь измок.

Гроза утихнула, Голубчик обсушился

И в путь опять пустился.

Летит и видит с высока

Рассыпанно пшено, а возле — Голубка;

Садится, и в минуту

Запутался в сети; но сеть была худа,

Так он против нее носком вооружился;

То им, то ножкою тянув, тянув, пробился

Из сети без вреда,

С утратой перьев лишь. Но это ли беда?

К усугубленью страха

Явился вдруг Соко́л и, со всего размаха,

Напал на бедняка,

Который, как злодей, опутан кандалами,

Тащил с собой снурок с обрывками силка.

Но, к счастью, тут Орел с широкими крылами

Для встречи Сокола спустился с облаков;

И так, благодаря стечению воров,

Наш путник Соколу в добычу не достался,

Однако всё еще с бедой не развязался;

В испуге потеряв и ум и зоркость глаз,

Задел за кровлю он как раз

И вывихнул крыло; потом в него мальчишка —

Знать, голубиный был и в том еще умишка —

Для шутки камешек лукнул

И так его зашиб, что чуть он отдохнул;

Потом… потом, прокляв себя, судьбу, дорогу,

Решился бресть назад, полмертвый, полхромой;

И прибыл наконец калекою домой,

Таща свое крыло и волочивши ногу.

О вы, которых бог любви соединил!

Хотите ль странствовать? Забудьте гордый Нил

И дале ближнего ручья не разлучайтесь.

Чем любоваться вам? Друг другом восхищайтесь!

Пускай один в другом находит каждый час

Прекрасный, новый мир, всегда разнообразный!

Бывает ли в любви хоть миг для сердца праздный?

Любовь, поверьте мне, всё заменит для вас.

Я сам любил: тогда за луг уединенный,

Присутствием моей подруги озаренный, .

Я не хотел бы взять ни мраморных палат,

Ни царства в небесах!.. Придете ль вы назад,

Минуты радостей, минуты восхищений?

Иль буду я одним воспоминаньем жить?

Ужель прошла пора столь милых обольщений

И полно мне любить?

<1795>

➔ Подпишитесь на наш Телеграм-канал

История гомосексуальности в России

📚 Эта статья входит в курс «История гомосексуальности в России»:

Литература и источники

Baer, Brian J. “Russian Gay and Lesbian Literature.” In The Cambridge History of Gay and Lesbian Literature. Cambridge: Cambridge University Press, 2014.
Дмитриев, И. И. «Басни». В частности: «Два голубя» и «Два друга». 1800-е гг.
Tyulenev, Sergey. “Translation as Smuggling.” In Thinking through Translation with Metaphors, 241–274. Manchester: St. Jerome Publishing, 2010.
Вигель, Ф. Ф. «Записки». 1864.